Итак, я только-только написал репортаж об игфе, кстати говоря, неинтересной и вялой, как вдруг заметил у края поля какую-то фигуру. Я попытался получше разглядеть, кто это там такой, и спустился к сетке ограждения, отделяющей на итальянских стадионах публику от поля — совсем как в зоопарке. И тога я увидел, что на одной из скамеек сидит человек лет сорока в плаще, с сигаретой в зубах. Он обхватил голову руками и был явно удручен. Его седеющие волосы и покрытое морщинами лицо едва виднелось в полутьме. Человек этот был явно взволнован, очевидно, недавно он с кем-то горячо спорил.
Вдруг, почувствовав, что кто-то появился рядом, он обернулся и тогда я узнал его. Мы узнали друг друга. Это был тренер местной команды, потерпевшей поражение в четвертый раз подряд и оказавшейся в тяжелом положении. Он объяснил мне извиняющимся тоном, что сидит здесь один и курит, потому что когда игроки возвращались в раздевалку, президент клуба весьма грубо сказал ему, что он может считать себя уволенным, да еще и при ребятах, и это уж совсем возмутительно.
Тон, каким он это сказал, меня просто потряс. Он говорил тихо и старался объяснить мне, молодому журналисту, который ничем не мог ему помочь, что он не виноват в последних проигрышах команды, что нельзя было так унижать его в присутствии игроков и что он, несмотря на все это не очень беспокоится, так как контракт у него заключен на два года и деньги, немалые, все равно будут ему выплачивать. У меня создалось впечатление, то останься бы он один, то заплакал бы от обиды, но при мне он сдерживался. То ли от неловкости, то ли от стыда, как знать, он поведал мне свою историю. Еще несколько месяцев тому назад его превозносили как национального героя и многие клубы были готовы платить ему баснословные деньги. Его команда побеждала в очень важных матчах, он умел «держать в руках» самых необузданных игроков, в общем, у него было «имя», а вот теперь его беспардонно выгоняют.
Встреча с этим тренером была одним из самых интересных моментов в начале моей карьеры журналиста. Я задавался вопросами: а почему, собственно, становятся
