Искусственное завышение курса рубля относительно доллара обеспечивало сверхприбыли импортёров и губило реальный сектор российской экономики.

Такая компрадорская стратегия абсолютно доминировала в девяностые годы, с интересами компрадоров приходилось считаться и в нулевые. Ныне вынужденная девальвация позволяет стране избавиться от импортной зависимости и начать развитие собственного производства.

Статья Ивана Таляронка завершает цикл публикаций на эту тему на «Русской весне» Ч.1., Ч.2., Ч.3.).

Часть четвёртая. Есть ли жизнь без них?

Когда возникает дилемма: русское или иностранное? — либерал сразу утверждает, что продукция нашего производства — такое барахло, какое и поддерживать стыдно, зато импорт — чуть ли не единственный способ обеспечить достойное качество жизни. Не будем отвергать их аргументы с порога. Верно, без импорта не может обойтись ни одна экономика, тем более такая, что, по милости компрадоров, потеряла двадцать лет для своего развития.

Но неужели всякий наш продукт — такое барахло, что не жалко тратить государственные ресурсы для его вытеснения и замены на импортный? А ведь именно такую стратегию навязывало России компрадорское лобби. Под его давлением правительство, ради завышения рублёвого курса, спалило сотни миллиардов сначала кредитных, а потом нефтяных долларов.

Теперь, когда эта стратегия с треском провалилась и ресурсов для бесконечного удешевления доллара (а вместе с ним — и привозных товаров) больше нет, давайте задумаемся: а может ли русская экономика заместить импорт? По крайней мере, ту его часть, которая обеспечивалась дешёвым долларом? Способны ли мы вообще произвести достойную замену?

Начнём с сельского хозяйства. Признаем как аксиому, что зерно, овощи, картошка, яблоки на русской земле растут точно такие же, как на польской или американской. Даже если отбросить страшилки про ГМО и прочие ужасы заморской химии, наши злаки и корнеплоды вбирают от солнца те же килокалории и синтезируют те же вещества, что и заграничные растения. И свинья так же нагуливает окорока, и корова доится таким же молоком.

Не спорю, что голландская мытая морковь гораздо удобнее для готовки, чем грязная подмосковная. Но ведь русские аграрии до сих пор не наладили массовое производство мытой морковки в том числе потому, что чужая шла по заведомо заниженной цене (привет либеральным компрадорам, борцам за доступный курс инвалюты!). Для нас такая цена делала мытьё нерентабельным. Стоило поднять курс доллара на два года раньше, и отечественные мытые овощи заменили бы «чистых голландцев». Кстати, в Зарайске эту технологию уже освоили — и не хуже, чем в Утрехте.

И своих эксклюзивных сыров у нас за двадцать пять лет не появилось, потому что ввозить было дешевле. И сливочное масло, привезённое с обратной стороны Земли, аж из Новой Зеландии, умудрялось занимать нишу на русском рынке — только благодаря занижению валютного курса.

На самых разных страницах, газетных и виртуальных, много сказано о судьбе погибающей русской деревни. Куда ни кинь — брошенные поля, застающие берёзовой молодью, — наглядная иллюстрация к теме. Но в чём причина этой трагедии? Отправляясь из Первопрестольной в Сочи по трассе «Дон» или на астраханскую рыбалку по трассе «Каспий», нетрудно заметить границу между зоной сельского опустошения и зоной процветающего агросектора. К югу от воображаемой линии Тула-Павелец все поля возделаны. Уж не другое ли государство там начинается?

Нет, проблема не в управленцах, а в банальной рентабельности. Чернозёмный гектар родит больше зерна с меньшими затратами. Чем дальше к Северу, чем короче лето и беднее почва, тем выше себестоимость. В Нечерноземье рентабельность для хлебороба начинается с уровня в 7–10 тысяч рублей за тонну пшеницы. Нетрудно посчитать, выгодно ли выращивать здесь пшеницу при мировых ценах в 230 долларов за тонну. При курсе 33 рубля за «зелёный» тут гарантировано лишь «островное земледелие», отдельные оазисы выживающих хозяйств, которые держатся почти исключительно крестьянским сверхусилием.

При курсе в 40 рублей граница успешного земледелия должна передвинуться к Москве, Рязани и Владимиру, а при пятидесяти пяти — вернуться в Вологду, где проходила сто лет назад. Расчёты эти, конечно, сделаны по ценам 2014 года и по мере инфляции обязаны пересматриваться — но тенденция очевидна. Дешёвый доллар попросту «зачищал» русское Нечерноземье от сельского хозяйства, дорогой — возвращает смысл здешнему земледелию.

Зарубежный спрос на русский хлеб после девальвации достиг ажиотажного уровня, так что по весне можно с выгодой распахать и засеять 10–20 миллионов заброшенных гектаров — дайте только льготный подъёмный кредит селу. Вот оно и намечается, долгожданное спасение деревни! И я сейчас думаю: сломает эта возможность либеральных догматиков в правительстве или не сломает? Заставит выложить из резервных загашников целевые средства для подъёма залежных земель, или по-прежнему получать финансовую поддержку будут только банкиры? Серьёзный вопрос для товарища Путина…

Теперь переместимся из села в город.

Русская лёгкая промышленность и вовсе была убита в годы реформ. Едва заикнёшься об этом — сразу нарываешься на скепсис: фу, да что там жалеть! Как можно сравнить нелепые совковые балахоны с шедеврами от «Армани» и «Дольче Габана»? Но позвольте, разве у нас одёжный рынок формируется моделями от кутюр? Ничего подобного, его заполонили китайские и турецкие изделия, вполне сопоставимые с продукцией ряда отечественных фабрик. (В Пскове, Калуге, Москве, Питере кое-что шьют и получше.) Если бы не вечное курсовое поддавливание, наш швейный бизнес мог бы нарастить объёмы в несколько раз, заняв место китайцев и турок, — и, возможно, не только на российском рынке, но и на рынках соседних стран.

Ещё одна точка роста — фармацевтика. Здесь десятки препаратов просто вытеснены привозными аналогами. Например, промедол у нас перестали производить вообще, российский фенобарбитал днём с огнём не сыскать. А ведь в составе наших и импортных медикаментов нет никаких различий, проблема только в ценовом преимуществе последних, созданном двадцатилетним искусственным занижением долларового курса.

Да, на Западе есть современные медикаменты, изготовление которых нашим фармацевтам пока не по зубам. Но здесь, так же как и в случае с модными эталонами от «Гуччи» и «Армани», дорогу осилит идущий. Шедевры возникают в среде, где много развивающихся середняков. Если середнякам нет дороги, если они загибаются в неблагоприятных условиях, то об эксклюзивных моделях можно забыть сразу: не было и никогда не будет. А если реалистичный курс доллара расчистит дорогу на рынок для массового отечественного производителя, в этой массовке наверняка возникнут и топовые продукты.

Собственно, в других отраслях промышленности та же ситуация. Много в чём нам надо догонять не только Запад, но и Восток — однако для догоняющего нужна поддержка, а не дополнительные гири на ногах. Компрадорская политика занижения валютного курса не позволяла русской промышленности конкурировать с искусственно удешевлённым импортом и развиваться. Девальвацией эта преграда снята.

С турбизнесом всё ещё очевиднее. С некоторых пор туристическим бизнесом у нас стали называть не освоение отечественных пляжей и лыжных трасс, а продажу туров в Анталью и Куршавель. Это так же нелепо, как называть сельскохозяйственным производством продажу заморской морковки и фасовку заморских орехов. И ведь не упрекнёшь миллионы русских туристов, улетающих и уплывающих за кордон, в дефиците патриотизма. Куда им податься, если отдых в ста километрах от наших мегаполисов обходится дороже, чем за десять тысяч вёрст?!

Причина такого неравенства не только в климатической форе, которую объективно получают круглогодичные тропические курорты, но и в искусственной валютной форе, которую много лет формировали компрадоры. Теперь, после девальвации, турпотоки неизбежно переориентируются на Россию, и завтра мы имеем шанс вместо челябинских лыжников в Куршавеле увидеть французских лыжников на Урале.

Как видим, любая отрасль реального сектора при подорожании доллара имеет шанс пойти в гору. Единственная закавыка: чтобы нарастить объёмы, потребуется много нового оборудования — а его неизбежно придётся импортировать. Машиностроение искалечено компрадорской политикой сильнее всего, поэтому без завоза заграничной техники не обойтись. Значит, импортзамещение пойдёт более медленными темпами, чем позволяет ёмкость рынка. Но медленный рост — это всё-таки рост, а не стагнация в условиях импортного демпинга.

Шанс быстрой централизованной модернизации в тучные нефтяные годы мы упустили, — спасибо господам либералам, вопившим о модернизации громче всех! Это благодаря их экономическим теориям государство, вместо того чтобы вложить барыши нефтяного бума во вторую индустриализацию России, спустило сверхприбыль на валютный демпинг, на завоз импортных товаров, заграничные виллы и заграничный туризм.

Что же, теперь придётся медленно делать то, что нам не позволили сделать быстро. Медленно, зато для себя, а не для чужеземного дяди.

А над крушением компрадорской мечты, привязанной к дешёвому доллару и к доступной загранице, мы плакать не будем.

Иван ТАЛЯРОНОК